Исследовательский интерес к проблеме холодной войны[1] за последние 20 лет не угас, а наоборот вышел на новый уровень, так как человечество пережило коренные изменения в период её генезиса и в процессе её окончания. Сегодня, на этапе перехода от доминирования одного государства на планете (США) к новому миропорядку, мировое сообщество продолжает испытывать глобальные потрясения, которые, возможно, определят лицо человечества на много лет вперед.

Актуализация исторических знаний происходит в критические моменты мировой истории, когда вопрос о путях развития мира является вопросом выживания. В связи с этим важно осознавать, какими были движущие силы международных отношений в недавнем прошлом, чтобы создать стабильную мировую систему в будущем. Избежать дестабилизации можно только с учетом обобщения всего накопленного исторического опыта взаимоотношений между нациями.

Неустойчивость современной системы международных отношений является следствием разрушения биполярной системы и ухода СССР с мировой арены. Предпосылки для эрозии системы международных отношений эпохи холодной войны, несомненно, закладывались еще в процессе её генезиса. Очевидно, что холодная война не могла продолжаться вечно. Поэтому те силы, которые привели к её возникновению, должны быть исследованы для предотвращения их действия в будущем, чтобы с учетом этих знаний начать работу над созданием сбалансированного мироустройства, где благо и интересы всех вместе взятых стран (обществ) не противоречат, а соответствуют благам и интересам каждой страны (общества) в отдельности.

Сегодня во многих регионах (не только в США и России, но и в остальном мире) проявляются отголоски холодной войны. Они становятся причинами новых конфликтов. Это означает, что глубинные противоречия, приведшие к холодной войне, продолжают действовать в настоящее время. Следовательно, встает проблема обобщения подходов и концепций, накопленных историками при изучении холодной войны. Необходимо подведение итогов развития дисциплины «история холодной войны»[2], которую А. О. Чубарьян определяет как полностью самостоятельную. Выявив основные тенденции развития современной историографии движущих сил этого противоборства, мы сможем более детально оценить текущую ситуацию в отношениях России и США и установить, в какой мере ранее существовавшие тенденции продолжают оказывать влияние на современный миропорядок.

Изучение истоков и движущих сил конфронтации между СССР и США логично начать с выявления того, что современные историки подразумевают под холодной войной. На сегодняшний день понятие «холодная война» имеет множество трактовок. Представляется возможным выделить две наиболее устоявшиеся из них и одну новаторскую. Первый подход: холодная война – элемент системы международных отношений. Второй подход: холодная война – глобальное идеологическое противостояние. Третий подход (новаторский): холодная война – особое состояние индивидуального и массового сознания.

А. О. Чубарьян склоняется к первой точке зрения и указывает, что холодная война – это «следствие и наиболее существенный элемент той международной системы, которая сложилась в итоге Второй мировой войны и получила название Ялтинско-Потсдамской»[3]. Похожие позиции занимают многие исследователи международных отношений, однако существуют и другие взгляды, большее внимание уделяющие идеологии. Начиная с умеренных трактовок, как, например, у М. М. Наринского, который делает вывод, что холодная война – это тотальная военно-политическая и идеологическая конфронтация, чреватая кризисами и конфликтами[4], и заканчивая трактовками, определяющими суть холодной войны как «идейное противоборство». Данная позиция все больше распространяется на Западе. Дж. Л. Гэддис (США) утверждает, что холодная война была соревнованием в ответе на вопрос: «Как лучше организовать человеческое общество?»[5]. Необходимо отметить, что в последних своих работах схожую точку зрения выражают такие крупные западные историки холодной войны, как М. П. Леффлер (США) и О. А. Вестад (Великобритания). В российской историографии подобные взгляды во второй половине 2000-х гг. высказывал академик Г. А. Арбатов, а также С. М. Рогов, о чем будет сказано ниже. Третья точка зрения еще находится в стадии формирования. Её можно условно назвать культурологическим определением холодной войны. В. Л. Мальков пишет о холодной войне, как о «культурном надломе», произошедшем в середине XX в., «повинуясь которому правительства ведущих держав выстраивали свою политику, откликаясь на чувство небезопасности у больших масс людей и подчиняя их блоковым интересам в связи с общей угрозой фашизма и ядерным шоком…»[6]. Подобные культурологические аспекты холодной войны рассматривают и западные исследователи, например, Ж. К. Ромер, который обращает внимание на фундаментальную важность диалога систем и культур в генезисе биполярности.

В данной работе в качестве рабочего понятия используется определение холодной войны как конфронтации между двумя сверхдержавами во всех областях международных отношений, обусловленной фундаментальными различиями в социально-политическом и идеологическом устройстве между СССР и США и сопряженной с беспрецедентным соревнованием во всех сферах внутренней жизни.

Очевидно, что каким бы всеобъемлющим определением мы не воспользовались, оно в любом случае будет уязвимо для критики, потому как не может быть использовано отдельно от социального, политического и экономического контекста. Становление холодной войны как отдельного дискурса связано с формированием и постепенным внедрением идеи анализа её культурологических и ментальных аспектов. Потому оговоримся, что данное определение холодной войны – это понятие, носящее открытый характер, дополнение и переформулировка которого возможна в зависимости от исследовательских целей и задач.

Многие историки, к примеру, Дж. Л. Гэддис (США), Д. Г. Наджафов (Россия), Б. Штовер (Германия)[7], сходятся во мнении, что противоречия между Россией и Западом существовали задолго до начала холодной войны. В связи с этим важно понять, как далеко продвинулась историческая наука в отыскании причин холодной войны и постоянно подпитывающих ее противоречий; насколько целостно отражена динамика развития этих сил. Если учесть, что вопрос об истоках холодной войны и сегодня остается предметом наиболее острых историографических дискуссий[8], то обзор и классификация существующих концепций – это необходимый шаг на пути к выработке обобщающих представлений о данном периоде мировой истории.

Степень изученности темы. Все специальные работы по историографии холодной войны можно разделить по предмету исследования. Ряд отечественных и западных ученых занимается только изучением и классификацией западной историографии. Другие ученые рассматривают преимущественно отечественную историографию. В работах Н. И. Егоровой[9] и А. О. Чубарьяна[10] можно встретить совместное рассмотрение этих двух направлений.

Труды историографов можно также разделить и по хронологическому принципу. Западные и российские ученые выделяют два больших этапа развития историографии холодной войны в целом. Первый – 1946–1991 гг. Это период непосредственно самой холодной войны. В нём отдельно выделяют советскую историографию, которую принято считать монолитной и не имеющей какого-либо  внутреннего деления или классификации подходов. В западной историографии этого периода, как отечественные, так и западные исследователи выделяют три основных направления – «традиционализм» («ортодоксальный» подход), «ревизионизм» и «постревизионизм». Основой этой классификации стал вопрос виновности той или иной стороны в развязывании холодной войны.

Второй этап – 1991–2011 гг. После окончания холодной войны, по мнению многих историков (А. О. Чубарьян, Н. И. Егорова, О. А. Вестад, Дж. Л. Гэддис и др.), начался процесс по созданию «новой истории холодной войны», который продолжается и сейчас. «Новая история холодной войны» – это современная историография, основанная на источниках, ставших доступными после распада СССР. Н. И. Егорова указывает, что её отличительными чертами являются междисциплинарность (многофакторность), мультиархивность (использование архивов разных стран) и интернационализм (смещение фокуса от США – СССР к международной истории)[11]. Вопросы виновности той или иной стороны за развязывание конфронтации в ней, как правило, второстепенны. Более значимыми являются другие научные проблемы, например, вопрос определения сущности холодной войны и связанный с ним вопрос о датировке ее начала; взаимодействие факторов идеологии и реальной политики (геополитики) в процессе возникновения холодной войны; анализ процесса принятия решений в политических системах СССР и США (получение информации – обработка – реакция); вопрос о роли лидеров, вопрос о том, как противостояние не переросло в вооруженное столкновение; проблемы малых стран; блоковые проблемы и т. д.[12]. На современном этапе изучения историографии холодной войны подходы российских авторов рассматривались только с точки зрения вызревания новых идей и концепций. На Западе же существует ряд работ, в которых предлагается классификация подходов к холодной войне, о чем будет сказано ниже.

Советская историография холодной войны сегодня мало фигурирует в ссылках, в связи с тем, что ее эвристическая ценность была поставлена под сомнение после распада Советского Союза и свертывания марксистско-ленинской идеологии. А. О. Чубарьян еще в 1991 г. указал на то, что в советской историографии холодной войны мало специальных исследований[13]. Даже при первом знакомстве с библиографией советских авторов можно столкнуться с тем, что понятие холодная война в названиях встречается гораздо реже, чем, например, словосочетание «политика американского империализма».

В отечественной науке также принято считать, что в основном советская историография рассматривала истоки холодной войны как ответ СССР на агрессию империализма. Существовал ряд постулатов относительно движущих сил конфронтации: США стремились не допустить социалистических революций в 1940-х гг.; американская элита пыталась достичь мирового господства; мессианство американской внешнеполитической мысли; антикоммунизм как движущая сила американской политики[14]. Но указанные тезисы ничуть не чужды и западной историографии, в том числе современной. При этом дискуссионность указанных положений не отрицает их наличие в период холодной войны.

Таким образом, нельзя отрицать достижения советской историографии. Многие присущие ей идеи были перенесены в современную российскую историографию, представлены на Западе и не потеряли своей актуальности.

Затронем еще один вопрос – «о гомогенности советской историографии». Действительно, что касается виновника холодной войны, то однозначно все советские концепции сходились в одном – главный виновник холодной войны – это США. С другой стороны, в советской историографии холодной войны представлены разнообразные логические схемы начала конфронтации, и не всегда такие факторы как идеология, антикоммунизм и т. д. выстраивались в одну шеренгу.

Например, по мнению Г. А. Трофименко, Соединенные Штаты ввели в колониальную практику вместо метода прямого территориального и административного проникновения, метод экономической, политической и идеологической экспансии[15]. В. Л. Артемов[16], Д. А. Волкогонов[17] считали, что идеологическая и информационная война – это важнейшие факторы конфронтации, а С. С. Григорцевич[18] детально изучал западную историографию данного вопроса. О. А. Степанова[19] понимала холодную войну как этап обострения классовой борьбы и как результат стремления США проводить политику с «позиции силы». А. Н. Яковлев[20] исследовал влияние доктрин и стратегий американских президентов на течение конфронтации, а также работу их администраций. Н. Н. Яковлев[21] анализировал непосредственно сам источник информации. Согласно его подходу, американская разведслужба являлась самостоятельным субъектом и фактором-источником холодной войны.

Таким образом, настрой советских ученых был, конечно, антиамериканским, но при этом в генезисе холодной войны были выявлены идеологические, экономические и личностные факторы. Также рассматривалась роль отдельных социальных институтов в генезисе конфронтации.

В развитии западной историографии холодной войны до 1991 г. отечественные ученые определяют несколько направлений. Н. И. Егорова еще в 1960-х гг.[22] обозначила два основных этапа в развитии американской историографии, получивших название «традиционализм» («ортодоксальный» подход) и «ревизионизм» (подход «ново-левых историков»). После окончания холодной войны наиболее полный обзор и обобщение подходов к холодной войне, сложившихся на Западе в период до 1991 г., дал А. М. Филитов[23]. Несколькими годами позднее В. И. Батюк и Д. Г. Евстафьев[24] в небольшом очерке, посвященном западной историографии, пришли к схожим выводам относительно периодов ее развития. В целом, выделенные отечественными историками этапы развития западной историографии совпадают с принятой в настоящее время на Западе[25] периодизацией историографии холодной войны.

Следует отметить, что в современной российской учебной литературе[26] господствует схожая точка зрения на этапы развития западной историографии до 1991 г.

Развитие историографии холодной войны с 1946 по 1991 г. указанные выше авторы делят на три основных периода, которые не имеют чётких временных границ, но характеризуются определённой внутри – и внешнеполитической обстановкой на международной арене во второй половине XX в. Данная периодизация отталкивается от того, как решался главный на тот момент историографический вопрос холодной войны: кто виноват в развязывании противостояния. Общепринято сегодня выделять «ортодоксальный» подход, «ревизионизм» и «постревизионизм».

«Ортодоксы» обвиняли в начале холодной войны полностью СССР, «ревизионисты» являлись их оппонентами и соответственно утверждали, что в начале холодной войны виноваты США. «Постревизионисты», стремясь к более объективной исторической картине, имея крен в ту или иную сторону, ставили во главу своих исследований другие проблемы (определение понятия и признаков холодной войны, причины, генезис, периодизацию и т.д.).

«Ортодоксальное» направление, изначально представленное Г. Фейсом[27] и А. М. Шлезингером[28], возникло в рамках официальной идеологии антикоммунизма и развивалось преимущественно в 1950-е – 1960-е гг., и даже в 1970-е гг., как, например, в работе В. Мастны[29]. Впоследствии многие авторы подвергли свои взгляды пересмотру, либо скорректировали их в исследованиях, изданных после окончания холодной войны (Шлезингер, Мастны). Но в целом сторонники данного подхода полностью переносят ответственность за развязывание холодной войны на СССР. Однако, даже в этот период, западная историография не была однородна и А. М. Филитов указывает на работу У. Макнейла, в которой наметился отход от привычного образа СССР как «империи зла»[30].

«Ревизионизм» появился как реакция на строгий официоз ортодоксального подхода, а катализатором этой реакции стала кризисная ситуация во Вьетнаме. Ревизионистские взгляды строились на критике идеи о виновности СССР, и коротко могут быть выражены в формулировке Т. Дж. Патерсона: «Так называемая холодная война была не столько конфронтацией Соединенных Штатов с Россией, сколько американской экспансией во внешний мир – мир, который Советский Союз не создавал и не контролировал»[31]. Среди ведущих представителей этого направления можно назвать таких историков как В. В. Эйпелмен [32], Г. Колко и Д. Колко[33]. Некоторые исследователи называют ревизионистов ново-левыми историками[34], в то время, как еще в 1991 г. отечественные историографы указывали на то обстоятельство, что, по сути, ревизионизм представляет собой сплав трех идеологических компонентов, «представленных либеральной критикой, “новыми левыми”, социал-демократией»[35].

«Ревизионизм» в этот период имел и достаточно умеренные толкования. Д. Ергин в своей работе[36] выдвигает в качестве причины холодной войны ошибочный выбор, сделанный американским руководством в пользу «доктрины сдерживания» в отношении СССР, хотя существовали и другие возможности, такие, как например, концепция Ф. Д. Рузвельта, который, как известно, был настроен куда менее враждебно по отношению к Советскому Союзу.

Некоторые «ревизионисты» продолжили разработку своих подходов и после окончания холодной войны. В. ЛаФебер[37] главной причиной холодной войны называет борьбу за рынки сбыта для экономики США, активизировавшейся после Второй мировой войны[38]. Г. Алперовитц[39] связал поворот в политике Трумэна к более жесткой позиции по отношению к СССР с обладанием США атомной бомбой.

«Постревизионизм» возник в начале 1970-х гг. как попытка создать более сбалансированный подход к происхождению холодной войны. Он представляет собой неоднородное течение. Наряду с частичным отказом от вопросов виновности той или иной стороны, «постревизионизм» демонстрирует постепенный выход на первый план проблемы движущих сил холодной войны. В 1991 г. А. М. Филитов дал подробную классификацию «постревизионистких» моделей и подходов к холодной войне. В ее основе лежит определение движущих сил холодной войны. Согласно данной классификации постревизионистов можно разделить на два больших течения – «традиционное» и «модернистское». В «традиционном» течении в целом встречаются вопросы большей или меньшей виновности той или иной стороны. Сюда относятся работы Дж. Л. Гэддиса, ставшего одним из ведущих историков холодной войны, который указывает на преимущественную вину СССР. К 1991 г. взгляды Гэддиса представляли собой некий синтез идеологической модели, согласно которой «причины “холодной войны” кроются в издержках взаимного восприятия»[40] и идеи о существенной роли сталинизма в генезисе конфронтации.

Ко второму направлению, т. е. к «деидеологизированным моделям», Филитов относит, например, Г. Лундестада (Норвегия) и М. П. Леффлера (США). Филитов выявляет во взглядах Лундестада европейское измерение в истории холодной войны и критикует его концепцию о роли США в Западной Европе как «приглашенной империи», действовавшей в соответствии с «…“единодушным” желанием западноевропейцев отдаться под заокеанскую опеку…»[41]. Леффлер же относится к «радикально-критическому» крылу западной историографии холодной войны. В частности, Филитов указывает, что с точки зрения Леффлера в процессе генезиса холодной войны «…экономика [экономические интересы США в Европе] явно обслуживала политику, продиктованную соображениями “национальной безопасности” и вроде бы оборонительную, но, во всяком случае, очевидно антисоветскую»[42].

С распадом СССР изучение истории холодной войны на Западе и в России постепенно вступает в новую фазу. Ряд международных научных конференций в Москве (январь 1993 г., март 1998 г., июнь 2002 г.), в Эссене и Потсдаме (июнь 1994 г.), в Гонконге (январь 1996 г.), в Потсдаме (ноябрь 1996 г.), в Нью-Хейвене (сентябрь 1999 г.), в Вашингтоне (март 2000 г.) способствовали объединению усилий ученых разных стран в изучении холодной войны и преодолению раскола между западной и российской исторической наукой.

Расширение источниковой базы, связанное с открытием архивов республик бывшего СССР и стран Восточной Европы, вызвало всплеск интереса к холодной войне. Началось накопление новых исследований по истории холодной войны. А. О. Чубарьян указывает, что в 1990-е гг. у историков была «аллергия к вопросам теории, методологии и историографии холодной войны»[43]. Однако в настоящее время многие историки «обратились к анализу самого феномена истории холодной войны»[44]. Потому на первый план выходят теоретико-методологические вопросы истории холодной войны. Хотя в современной историографии холодной войны еще можно встретить концепции, рассматривающие роль одной из сторон в происхождении конфронтации, а также прямо обвиняющие тех или иных руководителей государств в генезисе конфронтации. Такие подходы уместно именовать с применением уже выработанной терминологии – «ортодоксальными», «ревизионистскими».

Изучение отечественной историографии в России. Подведение первых итогов развития отечественной историографии холодной войны началось на рубеже XX–XXI вв. В. М. Зубок (переехавший в США и работающий в университете Темпл в Филадельфии) и В. О. Печатнов показали, что распад СССР привел к тому, что российским ученым пришлось начинать изучение холодной войны «практически с нуля»[45], отказавшись от идеологизированных догм предшествующего периода. Это обусловило серьезный поворот в сторону критики политики Советского Союза в российской историографии 1990-х гг., однако затем наметился переход к более неоднозначным концепциям и возникновению определенных трудностей в уяснении советских внешнеполитических целей и их связи с идеологией. В частности, авторы утверждают, что до 2003 г. отечественной историографии не удалось пойти дальше общих слов по вопросу связи геополитики с идеями распространения коммунизма. Общая тенденция, по мнению авторов, заключается в том, что большинство российских ученых пришло к мнению, что «порочный круг холодной войны» был порожден соотношением сил между США и СССР, где ни одна из стран не обладала решающим преимуществом[46].

И. В. Быстрова рассмотрела отечественную историографию холодной войны и ряд смежных исследований[47]. Она указывает, что в России достаточно хорошо изучено влияние внешнеполитических событий на советское общество и отдельные его сферы (политика и власть – Ю. Н. Жуков, Р. Г. Пихойя; ВПК – И. В. Быстрова, А. Б. Безбородов; менталитет – А. В. Фатеев; милитаризация – Ф. В. Зима; ГУЛАГ – Г. М. Иванова). Быстрова отмечает два ведущих российских подхода к генезису холодной войны. Сторонником первого является Д. Г. Наджафов (противоречия между двумя социально-политическими системами, зародившиеся еще в 1917 г.). Сторонником второго является В. О. Печатнов (комплекс внешне и внутриполитических противоречий и факторов). Важно отметить, что Наджафов все же существенное внимание уделяет критике Сталина, и порой этот фактор выходит на первое место в его концепции.

Изучение западной историографии в России. Российские историографы продолжили изучение также и западных взглядов на причины и движущие силы холодной войны. Н. И. Егорова[48] рассмотрела работы трех западных историков: О. А. Вестада, М. П. Леффлера и В. М. Зубока[49]. Егорова указывает, что многие относят Вестада к «ревизионистам» и отмечает сдвиг в подходе Леффлера от концепции национальных интересов к рассмотрению идеологии, а Зубока она причисляет к «неотрадиционалистам» («неоортодоксам»).

Егорова, подробно анализируя работы всех трех авторов, выявляет существенный акцент на идеологии как в работах Вестада, так и в работах Леффлера. Она обоснованно утверждает, что такой подход оставляет за рамками исследования многие стратегические политические и экономические и другие важные аспекты конфронтации[50]. В концепции Зубока Егорова подвергает сомнению продуктивность подхода, при котором генезис холодной войны целиком увязан с личностью Сталина[51].

Егорова также пишет о малоизученности влияния холодной войны на общество в западной историографии, и о больших перспективах по изучению механизмов взаимодействия между СССР и восточно-европейскими союзниками в российской историографии[52].

Заметим, что крен в пользу идеологизации движущих сил холодной войны появился в работах западных ученых после открытия российских архивов. По-видимому, Запад действительно шокировала та мысль, что Советский Союз делал то, что думал, а думал то же, что и говорил. Как процитировал неназванного историка Зубок – «самое поразительное в советских архивах то, что они ничем не поразили»[53]. Вероятно, необычная для Запада тенденция вести внешнюю политику в соответствии с официальной идеологией расходится с западной практикой двойных стандартов. Так или иначе, отечественные исследователи отмечают у современных западных историков повышенное внимание к идеологии как движущей силе холодной войны.

Западной историографии, а вернее непосредственно монографии Дж. Л. Гэддиса «Холодная война: новая история» (2005 г.) посвящена также статья В. Л. Малькова под названием «Смена парадигм…»[54]. В ней рассматривается эволюция взглядов Гэддиса на роль Сталина в генезисе холодной войны. Автор указывает, что и на начальном этапе еще в 1970-х гг. и в монографии 1997 г. Гэддис считал, что «пока Советским Союзом руководил Сталин, холодная война была неизбежна»[55]. Но уже в 2005 г. Гэддис, согласно Малькову, приходит к мнению о том, что «Сталин не хотел ни горячей, ни холодной войны»[56]. Мальков подчеркивает, что изначально в данной монографии Гэддис выдвигает постулат о невозможности полного возложения вины на одну сторону и обеления другой. Более того, Гэддис вскрывает начавшуюся деградацию американской политики сразу после Второй мировой войны, связанную с раздвоением ее морали. Так, для внутреннего пользования американские политмейкеры декларировали такие принципы, как право, справедливость и гласность, и в то же время для внешней политики США наиболее актуальным стал принцип «цель оправдывает средства».

Методологически В. Л. Мальков относит Дж. Л. Гэддиса к так называемой «транзитологии» (С. Коэн), – подходу, предполагающему, что современная Россия находится в стадии перехода от коммунизма к капиталистическому рынку и демократии и это есть несомненное благо для нашей страны. Однако данная классификация касается окончания холодной войны и последующего за ней периода. В силу указанной особенности подобная методология мало пригодна для классификации подходов по типу движущих сил причин и генезиса конфронтации.

Важно отметить, что на современном этапе российские исследователи историографии холодной войны, не выдвинули какой либо классификации авторов, как это делал А. М. Филитов в 1991 г. относительно западной историографии. Тем не менее, В. О. Печатнов[57] указывает на существование специфического российского взгляда на проблему. Это рождает вопрос о том, насколько уникальна отечественная историография в своих подходах.

Изучение зарубежной историографии на Западе.

На Западе существует ряд классификаций подходов к генезису и движущим силам холодной войны. Автором одной из них является О. А. Вестад (Великобритания). Он рассматривает всю современную историографию холодной войны в нескольких плоскостях. По региональному признаку он выделяет Европейскую, Североамериканскую, Российскую и Восточноазиатскую школы[58]. Однако более удобным автор находит деление в зависимости от подхода историка к ряду тех или иных ключевых вопросов истории холодной войны. Вестад указывает, что холодной войной занимаются две большие группы ученых – историки и специалисты по международным отношениям. Среди историков Вестад упоминает актуальные на настоящий момент школы – «постревизионизм» и «ревизионизм», а среди международников «реалистов» и «конструктивистов»[59]. Основоположником «постревизионизма», по Вестаду, является Гэддис, который изначально использовал синтетический подход, что означало изучение истории холодной войны на основе многофакторности. Однако центральным тезисом «постревизионизма» являлось понятие национальных интересов, что в целом роднит данный подход с «реализмом». До распада СССР идеология и пропаганда оставались вне поля зрения данных историков. Поэтому сейчас «постревизионисты» восполняют данный пробел[60]. Для «ревизионистов», по Вестаду, решающим фактором в изучении биполярности являются экономические отношения[61].

К «реалистам» Вестад относит М. Леффлера и В. К. Вохлфорва. В этой связи он указывает, что «реалисты» верят в то, «что холодная война была чем-то большим, чем просто противостояние идей и убеждений». Для них важнейшим фактором является власть и ее возможности[62].

«Конструктивизм», который, как указывает автор, часто путают с «реализмом», на деле представляет собой подход, сочетающий как изучение действий государств, так и социальную и культурную составляющие холодной войны. «Конструктивизм» рассматривает холодную войну на двух уровнях – внутригосударственном и межгосударственном[63]. При этом Вестад, ссылаясь на Р. Н. Лебоу, указывает на недостатки как «реализма», так и «конструктивизма», которые заключаются в том, что предметом изучения данных подходов являются системы принятия решений. Пытаясь понять, как эти системы продуцируют результат, представители этих двух подходов зачастую преднамеренно упрощают действительность[64].

Р. Н. Лебоу (США) выдвинул другую классификацию подходов к изучению холодной войны: «нео-позитивизм» и «интерпретивизм». «Нео-позитивизм» отличается тем, что изучает более узкие «маленькие» вопросы в интеральном (внутреннем) контексте. «Позитивизм в своих жестких и мягких формулировках утверждает, что реальность имеет объективную экзистенцию, независимую и стоящую вне языка и категорий, используемых для ее описания»[65]. Это, по мнению автора, является серьезной слабостью такого подхода.

«Интерпретивизм», частью которого является «конструктивизм», наоборот рассматривает «большие» вопросы истории холодной войны в пограничном экстернальном (внешнем) контексте. При этом «конструктивизм» фокусируется на рациональных и иррациональных мотивах исторических деятелей и обществ. Метод «конструктивистов» заключается в соотнесении рефлексии самих исторических деятелей с объяснением их поведения другими, что часто сводит интерпретаторские теории к простому раскрытию мнения и мотивации того или иного политического деятеля времен холодной войны[66]. Что касается «реализма», то Лебоу указывает на его распад на множество более фрагментарных подходов в связи с дегенерацией его теории (так как теория вообще, по его мнению, неприемлема в международных отношениях)[67].

Альтернативная классификация, разработанная М. Дж. Хоганом (США), более конкретно соотносит персоналии и их труды с теми или иными направлениями. Дж. Л. Гэддиса он относит к «редукционистам», говоря о том, что тот слишком большое внимание уделяет рассмотрению холодной войны через призму добра и зла[68].

По другую сторону баррикад от Гэддиса, по мнению Хогана, находится Леффлер. Причинность как главный принцип его работ, роднит Леффлера с «постмодернистами». Хоган считает, что отличительной чертой «постмодернизма» в истории является смещение внимания от условий причинности к условиям культуры и дискурса. При этом ликвидируется какая-либо иерархия среди «причинных факторов»[69]. Недостаток работ Леффлера Хоган видит в том, что тот проводит геостратегический анализ на основе анализа перцепции (восприятия) сверхдержав друг друга, что не является объективной и познаваемой реальностью[70].

Р. Саулл (Великобритания), разрабатывающий теорию холодной войны, выдвигает свою классификацию. В поле его зрения попадают не только историки, но и социологи, политологи. Рассматривая различные теории холодной войны, Саулл выявляет три основных методологических подхода: «реалистичный», «плюралистический» (идейный) и «материалистический» (марксистский). С точки зрения «реалистичного» подхода, куда Саулл относит исторические труды Дж. Кеннана и Г. Киссинджера, а также Дж. Л. Гэддиса, холодная война – это явление не уникальное в международных отношениях, так как ее истоки находятся в области национальных интересы государств, которые рациональны. «Плюралистический» подход, или, как его называет сам Саулл, «идейно-обоснованный», объединяет исследования, указывающие на зависимость развития холодной войны от динамики внутренних политических изменений[71]. Исторический материализм, о котором редко говорят западные историографы, Саулл изучает достаточно подробно. Согласно ученому, данный подход определяет холодную войну как «классовый конфликт»[72].

Подобную классификацию выдвинул несколько ранее и Р. Крокатт (Великобритания), не анализируя материалистический подход, но предложив отнести некоторые исследования к системному подходу. Однако системный подход рассматривает не непосредственно холодную войну, а систему международных отношений вообще, которая может иметь два или несколько полюсов. Влияние одного полюса заканчивается там, где начинается влияние другого. Влияние международных организаций заканчивается в зоне суверенитета отдельной страны. Сами же международные отношения детерминированы расстановкой этих сил и полюсов[73].

В европейской науке, а именно во Франции, одним из ведущих историографов является П. Гроссер[74]. Историограф указывает, что уже к началу 1990-х гг. сложились три основных подхода к истолкованию причин и движущих сил, породивших холодную войну. Во-первых, ученый указывает на подход, рассматривающий холодную войну как идеолого-социальное противостояние, уходящее корнями в XIX в. и связанное с эволюцией капиталистического общества и либеральной идеологии, а также с зарождением коммунизма в качестве альтернативы. Согласно этому подходу, холодная война была ни чем иным, как «противостоянием двух философий истории, порожденных идеологиями, обещающими светлое будущее»[75]. Второй подход фокусируется на государствах, геополитике и системах межгосударственных отношений. Третий подход концентрируется на природе внутренней политики[76].

Гроссер критикует американскую историографию холодной войны и Дж. Л. Гэддиса в отношении оценки окончания конфронтации. Автор указывает на то, что история холодной войны зачастую исследуется в Соединенных Штатах узко, только с точки зрения победителя[77].

Приведенные классификации западных авторов могут являться основой для дальнейшей работы, однако классификация подходов, как процесс, не должна прекращаться для более динамичного отражения историографической ситуации. Потому в данной работе будет предпринята попытка, рассмотрев концепции современных историков, соотнести эти подходы с классификацией, которую предстоит выработать в ходе исследования. За основу, в контексте данной работы, уместно взять все же региональный принцип, для того, чтобы установить внутреннюю взаимосвязь между местом работы историка, научно-исследовательской инфраструктурой и исследовательскими традициями в той или иной стране и трактовкой истоков холодной войны учеными из этих регионов.

Для каждого из выбранных регионов уместно выработать отдельную классификацию, чтобы наиболее отчетливо выявить специфику современной историографической ситуации в каждом из них. Представляется возможным классифицировать подходы в соответствии с тем, как тот или иной историк определяет главную причину холодной войны.

Необходимо оговорить, что замеченное Вестадом разделение на собственно историков и историков международных отношений также имеет смысл как дополнительный классифицирующий признак, особенно в тех подходах, где экстернальные аспекты имеют приоритетное значение.

Первым исключением из данного правила является классификация российских подходов. Те из них, центральным ядром которых является пересмотр взглядов советской историографии (критика и преимущественная вина в начале холодной войны Советского Союза) или наоборот возврат к советским традициям (критика и преимущественная вина в начале холодной войны Соединенных Штатов), для более четкого разграничения мы будем называть с использованием термина «ревизионизм». Это необходимо для отражения взаимоисключительности данных взглядов и их корелляции с российской исторической ситуацией 1990-х – начала 2000-х гг.

Второе исключение из данного правила будет применяться при рассмотрении некоторых направлений западноевропейской историографии, где региональная специфика наложила уникальный отпечаток на подход к изучению холодной войны (например, «скандинавский подход»). Здесь наименование с использованием названий регионов представляется наиболее уместным, как отражающее смысл данных взглядов наилучшим образом.

 Автор пособия ставил перед собой ряд задач:

1. Раскрыть влияние исследовательских структур в России и на Западе на предмет и результаты исторических исследований по проблеме происхождения холодной войны.

2. Проанализировать и классифицировать основные современные отечественные и западные подходы к причинам, мотивам и движущим силам холодной войны.

3. Провести сравнительный анализ тенденций развития истории холодной войны в России и на Западе.

4. Выявить основные новаторские тенденции, присущие современному этапу изучения причин и движущих сил холодной войны.

Необходимо пояснить, что в ходе решения данных задач, обозначив структуру научных центров и целостно рассмотрев историографическую проблематику, наиболее характерную для рассматриваемых регионов, мы сможем увидеть ту взаимосвязь, в которой находится изучение нашего вопроса по отношению к другим проблемам холодной войны.

Изучение западной историографии логично начать с США как одной из супердержав. Однако, забегая вперед, надо сказать, что в Великобритании существует крупный международный центр по изучению холодной войны (Программа по изучению холодной войны в Лондонской школе экономической и политической науки)[78], который, по сути, является координатором исследований в США и континентальной Европе, аккумулируя все усилия историков, зачастую даже и российских, в своих периодических изданиях, сборниках, фундаментальных исследованиях. Поэтому британская историография обладает достаточной самобытностью для того, чтобы изучать ее отдельно. Подходы, сложившиеся в континентальной Западной Европе, из-за своей уникальности также заслуживают отдельного внимания. Таким образом, региональная последовательность рассмотрения западных подходов, изучающих конфронтацию, следующая – США, Великобритания, континентальная Западная Европа.

Территориальные рамки данного исследования уместно ограничить Россией, США и Западной Европой, так как без западноевропейской историографии картина будет неполной. Отметим, что написание работы по мировой историографии холодной войны, включая Восточную Европу, Латинскую Америку и азиатские страны, под силу только группе исследователей.

В мире существует несколько крупных исследовательских центров, занимающихся историей холодной войны. На данный момент в некоторых из них выработаны единые подходы, в то время как в других центрах этот процесс еще далек от завершения. В данном исследовании общую систематизацию историографии холодной войны наиболее рационально проводить, отталкиваясь от «места работы» того или иного историка.

Даже при различии в методологических позициях авторов, относящихся к одному исследовательскому центру, имея такую привязку, будет значительно проще установить внутридисциплинарные связи и выявить дискуссионные проблемы, возникающие в таких исследовательских группах или в диалоге между ними.

Хронологические рамки пособия: 1945-1991, связаны с началом и окончанием холодной войны.

 Исследователи холодной войны в нашей стране и за рубежом предлагают различные датировки: многие подходы связывают начало холодной войны с 1917, 1941, 1946 и до 1948 г. Н. И. Егорова показывает, что в ряде случаев на Западе все более распространяется датировка 1947–1948 гг., а не 1944–1945 гг., и не 1917 г.[79], что естественно определяет контекст начала конфронтации и предопределяет направление исследований. Одно дело изучать зарождение конфронтации в контексте Октябрьской революции и политики Вудро Вильсона, другое дело рассматривать происхождение холодной войны в контексте Ялтинской и Потсдамской конференций. Наконец, совершенно к третьим выводам относительно движущих сил конфронтации приходят ученые, рассматривающие становление концепции «сдерживания» Дж. Кенанна и «Доктрины Трумэна» как историко-политической основы холодной войны.

Источниковая база Выявление актуальных концепций происхождения холодной войны тесно связанно с изучением традиций и влияний, оказываемых на развитие историографии исследовательскими центрами, дискуссиями и критическими оценками коллег. С этой точки зрения можно согласиться с выводом А. И. Зевелева о том, что историографическими источниками «являются те исторические источники, которые …несут информацию о процессах, протекающих в исторической науке и … условиях ее функционирования»[80]. Учитывая, что круг таких источников может быть достаточно широк, основное внимание в данной работе сосредоточено на источниках, находящихся сегодня в научном обороте России и Запада. В первую очередь, это индивидуальные и коллективные монографии историков[81].

Следующим источником, используемым для реконструкции историографической ситуации в указанных географических и временных рамках, а также для выявления дискуссионных вопросов и основных направлений критики тех или иных подходов, являются статьи в периодических изданиях: «Американский ежегодник», «США – экономика, политика идеология», «История холодной войны», «Журнал по изучению холодной войны»[82] и другие.

Для выявления структуры научных центров в России и на Западе, а также для рассмотрения всего круга проблем, изучаемых в них помимо вопросов истоков холодной войны, использовались сайты данных центров и институтов[83].

При изучении исследовательских практик невозможно обойти стороной современную базу исторических источников, находящихся в научном обороте.

Сегодня как в западной, так и в отечественной историографии используется достаточно широкий корпус советских, американских, европейских, китайских, ближневосточных и даже латиноамериканских источников личного происхождения, публицистики, периодики и т. д. Однако, при изучении проблемы происхождения холодной войны основное внимание исследователей, как правило, концентрируется на документах, так или иначе связанных со Сталиным и его окружением, а также Трумэном и администрацией президента. Как правило, изучение холодной войны начинается историками с таких известных источников, как «Длинная телеграмма Кеннана»[84], «Доктрина Трумэна», включающая в себя целый корпус документов[85], речь Черчилля в Фултоне[86], а также знаменитое интервью Сталина газете «Правда» о речи Черчилля в Фултоне[87], брошюра «Фальсификаторы истории»[88], советское «Длинное послание» Н. Новикова[89], и тех источников, которые были доступны непосредственно в период холодной войны. Затем историки обращаются к изучению российских архивов, доступ к которым в середине 1990-х гг. положил начало созданию «новой истории холодной войны». Наибольшим вниманием пользуются следующие из них: Архив внешней политики Российской Федерации, Архив Президента Российской Федерации, Государственный архив Российской Федерации, Архив Службы внешней разведки. Несмотря на то, что позднее часть документов вновь стала недоступной, тем не менее, в России было издано большое количество сборников документов в печатном виде[90], а на Западе данные документы были переведены и размещены в электронных архивах, таких, как коллекция «Центра Вудро Вильсона»[91], Архив национальной безопасности «Университета Джорджа Вашингтона»[92] и других. Ряд документов американской администрации и конгресса можно найти на сайте библиотеки конгресса[93]. Также российские и западные ученые при изучении американских источников часто обращаются к личным архивам Рузвельта, Трумэна и других крупных политиков. Многие из западных и советских источников представлены в зарубежных сборниках документов и бюллетенях исследовательских центров, доступных в электронной библиотеке «Гугл книги»[94].

Нельзя не отметить воспоминания политиков и дипломатов холодной войны[95]. Количество этих работ растет с каждым годом, и многие историки в своих исследованиях обращаются к ним. Отдельно стоит выделить большой массив собственных интервью, переписку и воспоминания, изданные непосредственно Дж. Ф. Кеннаном[96].

Отдельного внимания требуют также политологические и исторические труды самих участников холодной войны. Работы Г. Киссинджера[97], З. Бжезинского[98], изданные в изучаемые период и содержащие рефлексию относительно происхождения холодной войны, в данном случае могут рассматриваться как исторические, и как историографические источники одновременно.

Документы по Восточной Европе, Организации Варшавского договора, НАТО, по вопросам двусторонних отношений СССР и Индии, Китая (например, стенограммы переговоров между странами Восточного блока и вне его, аналитические отчеты и донесения послов, военные планы, донесения разведок и т.д.) собраны в коллекции на сайтах многих исследовательских организаций Европы, например, «Проекта параллельной истории»[99] или «Будапештского центра по изучению холодной войны»[100].

Методология и методы исследования. Методология, использованная в данном исследовании, основывается на принципах историзма и герменевтики.

Принцип историзма предполагает изучение любого объекта в его динамике, рассматривая возникновение и развитие того или иного феномена. История исторической науки предполагает выявление определенных школ, направлений, подходов, а так же изучает эволюцию различных концепций и причины этой эволюции, что требует применения принципа историзма при анализе зарождения и развития историографии холодной войны, выявлении ее сущностных характеристик.

Герменевтика, как учение о принципах интерпретации текстов, предполагает также и внутреннюю связь каждого конкретного исследования с «данным типом культуры»[101]. Этим обусловлен анализ исследовательской инфраструктуры при изучении историографии вышеперечисленных стран.

При исследовании разнородных историографических источников использовались различные методы как отдельно, так и в сочетании. Дискурс-анализ (анализ единиц смысла), сравнительно-исторический, проблемно-хронологический, историко-генетический методы, а также контент-анализ текстов исследований. Использование контент-анализа заключалось в сопоставлении инвариантных по содержанию текстов исследований и переходе от многообразия текстовых материалов к построению абстрактных моделей, отражающих взгляды автора на рассматриваемую проблематику.

Работы некоторых историков холодной войны сегодня вышли на новую стадию своего развития: все чаще холодная война рассматривается в контексте более широком, тяготеющим к методологическому оформлению взглядов исследователей. Потому на уровне методологического анализа подходы некоторых историков были соотнесены с одной из трех основных макротеорий: формационной, модернизационной и цивилизационной[102]. В свою очередь данные методологии базируются на философских концепциях соответственно диалектического материализма, синергетики и позитивизма. В некоторых случаях анализ движущих сил холодной войны позволяет выявить, какую из философских концепций использует автор, что дает возможность установить глубинные, мировоззренческие истоки его подхода.

Научная новизна работы заключается в комплексности исследования, заключающейся в анализе исторических концепций в контексте научной инфраструктуры, и детальной проработке системы исследовательских центров в России, США и Европе; новизне материала (впервые проанализирована «Кембриджская история холодной войны» и ряд других исследований); сравнительном анализе и выявлении новаторских концепций в отечественной и западной историографии.

Основные положения  пособия:

– в настоящее время история холодной войны подошла к новому этапу своего развития, который заключается в начале методологического оформления основных подходов;

–   предложена новая классификация, в основу которой положен принцип разделения подходов по предмету исследования и выявлению основных движущих сил и причин генезиса холодной войны;

– структура исследовательских центров по изучению холодной войны в России и на Западе носит различный характер. В России научный центр (институт), являясь сообществом ученых, определяет предмет исследования. Четко различаются подходы, односторонне критикующие СССР или США в начале холодной войны и уделяющие внимание политическим и экономическим механизмам перехода к холодной войне. На Западе научные центры являются координаторами исследований, либо источниковыми фондами и дискуссионными площадками. Вопрос о виновности той или иной стороны в происхождении холодной войны на Западе по-прежнему актуален, хотя и в меньшей степени, чем в предыдущий историографический период (до 1991 г.) и не имеет четкой привязки к институтам;

– в России существуют три основных подхода к истокам холодной войны: критика СССР и Сталина (российский «ревизионизм»), критика США (российский «антиревизионизм»), «дипломатический» подход;

– новаторским в России является «культурологический» подход, изучающий холодную войну с точки зрения надлома в массовом сознании в первые послевоенные годы;

– ведущим направлением изучения холодной войны на Западе сегодня является идеологический подход. В его основе лежит тезис о том, что холодная война – это борьба между различными путями развития человечества;

– новаторскими подходами на Западе являются взгляды историков, изучающих личности исторических деятелей эпохи холодной войны с точки зрения анализа их психологии; взгляды ученых, изучающих проблемы диалога между Востоком и Западом; взгляды ученых, рассматривающих холодную войну как отход ведущих держав от идеи реального сотрудничества, основанного на принципах гуманизма и справедливости;

– несмотря на неприменимость общей классификации к российским и западным подходам, развивается тенденция к конвергенции исследовательских структур России и Запада.